Виктор Владимирович Гончаренко Все права на цикл рассказов "Были крылатой горы" принадлежат сыну В.В. Гончаренко Юрию Викторовичу Гончаренко. Копирование, перепечатка и другое использование материалов возможно только при наличии разрешения владельца - Ю.В. Гончаренко Они вышли из дому, пока еще не было жарко, и направились к Узун-Сырту. В свежем и прозрачном утреннем воздухе его длинный склон казался совсем недалеко. Но близость эта была обманчивой. - Через сорок минут дойдем, - сказал Волошин и ступил на пыльную, разъезженную колесами арб дорогу, что вела на Феодосию. Солнце висело над мысом Хамелеон еще невысоко, подкрашивая в розовый цвет паруса рыбацких шаланд, застывших на глади залива. - Максимилиан Александрович, - полюбопытствовал Арцеулов, пристраиваясь в ногу, и поправляя поудобнее на плече ремень этюдника, - Как старожил, Вы, конечно, знаете местную погоду? Как по-вашему: ветер сегодня будет? И откуда? - Что это вас ветер с утра интересует? - оглянулся Волошин. - Да так... - уклончиво ответил Арцеулов. - Ах. да... Я все забываю, что для летчика - ветер - главное в погоде. Надеюсь, вы не собираетесь сегодня летать? - Да нет, - улыбнулся Арцеулов, - но ветром интересуюсь. - Ну что ж, - остановился Волошин и показал рукой на гору с круглой вершиной между зубчатым Кара-Дагом и острым пиком Сюрю-Кая, - Это гора Святая. Она у нас вместо барометра. Если ее вершина с утра затянута тучами, значит, погода будет неустойчива, с дождем, а ветер - с севера. Над круглым куполом поросшей лесом горы небо было чистое. - Как видите, дождь нам не грозит, - сказал Волошин, - А что касается ветра, то при такой погоде непременно будет морской бриз - освежающий ветер с моря. Но он начнется позже, когда повыше подымется солнышко. - Очень хорошо! - удовлетворенно сказал Арцеулов и бодро зашагал по дороге. По мере того, как поднималось солнце, мыс Хамелеон справа на глазах менял окраску - из темно-синего становился фиолетовым. - Не удивляйтесь, - перехватил Волошин взгляд Арцеулова, - он у нас целый день меняет свою окраску, в зависимости от освещенности. Поэтому его и назвали Хамелеоном. Вот увидите, скоро розовым станет. А облака появятся, закроют солнце - серо-зеленым станет... За разговорами и разными местными "открытиями", которые так хорошо знал Волошин, и не заметили, как дошли до пологого перевала, где от самой дороги начинается подъем на "спину" Узун-Сырта. - Вы не устали? - побеспокоился Арцеулов, поглядывая то на крутой склон горы, то на седого поэта. Вместо ответа Волошин первый свернул с дороги и в своих сандалиях легко и ловко пошел наверх по едва уловимой тропинке. Без привычки Арцеулову подъем показался утомительным. - Что? - обернулся Волошин, - На аэроплане, небось, подниматься легче? - Легче! - согласился Арцеулов. - Ничего, сейчас будете вознаграждены за труды! "Чем это я буду вознагражден?" - подумал Арцеулов, глядя под ноги, и вдруг услышал восторженный голос: - Только посмотрите! Волошин уже стоял на вершине, широко раскинув руки, словно желая обнять всю коктебельскую долину. Арцеулов ускорил последние шаги подъема и, переведя дыхание, остановился рядом, совершенно пораженный открывшимся с высоты простором и переливами красок. Море было бирюзовым, Хамелеон - розовым, Кара-Даг - черным, гора святая - ярко-зеленой, Сюрю-Кая - голубой, а долина внизу переливалась всеми оттенками бурого цвета - цвета выгоревшей на солнце травы. И над всем этим - небо. Сине-голубое, бездонное, высокое небо... - Да, я вознагражден, - прошептал Арцеулов. - Я это знал! - тоном кудесника заметил Волошин, - А теперь дышите глубже,... вот так, - посоветовал он и затянулся воздухом, словно пил его. Арцеулов глубоко вдохнул, да так и застыл, словно захлебнулся. Это был не воздух, а какой-то целебный настой из степных цветов и трав, к которым примешивался запах моря и терпкой полыни. Волошин - вот уж действительно кудесник! - довольный произведенным впечатлением воздуха Узун-Сырта, на минуту задумался, глядя на коктебельскую долину, и тихо, про себя, но торжественно начал читать стихи. Не звонкие, а какие-то сдержанно-величественные, строгие: Опять бреду я босоногий, По ветру лоснится ковыль, Что может быть нежней, чем пыль Степной разъезженной дороги? На бурый стелется ковер, Полдневный пламень сух и ясен, Хрусталь предгорий так прекрасен, Так бледны дали серых гор... Все так и было: "хрусталь предгорий" и "бледны дали серых гор" под первыми тенями белых облачков. Арцеулов снял с плеча этюдник и, приостановившись на косогоре, быстро начал набрасывать акварелью пейзаж коктебельской долины. Волошин со своим альбомом пристроился поодаль. Они работали молча и вдохновенно, не мешая друг другу. Когда Арцеулов закончил свой набросок, солнце уже поднялось, становилось жарко. - Максимилиан Александрович! - окликнул он поэта, - Где же ваш ветер? - Ветер? И словно вспомнив обещанное, Волошин спохватился: - Ах, да... Идемте, покажу! Они направились вдоль крутого склона по наторенной тропе. За тысячу лет кто только не ходил здесь! И древние киммерийцы, и воинственные скифы, и кони татаро-монголов, и греческие колонисты, и турки... Тысячи ног во все века топтали на плоскогорье эти тропы. Приходили и бесследно исчезали целые народы, гонимые жаждой наживы и завоевания новых земель... И вот идут еще двое. Летчик и старый поэт. Им ничего не надо. Ничего, кроме ветра, который зачем-то понадобился летчику. Но где же он, ветер? И вдруг по склону горы снизу вверх зашелестел ковыль и порыв свежего ветра с моря сорвал с Волошина соломенную шляпу. Но - странное дело! - она не упала в обрыв, а подхваченная ветром, понеслась вдоль склона, набирая высоту. - А вот вам и ветер! - тоном факира воскликнул Волошин, и побежал догонять свою шляпу, которую ветер бросил вдали на ковыль плоскогорья. Арцеулов торопливо присел, вынул из альбома лист рисовальной бумаги и быстро начал складывать из нее стрелу, какие мастерили и мастерят поныне все школьники мира. - Константин Константинович! - удивленно остановился подошедший Волошин, стряхивая пыль со шляпы, - что это вы в детство ударились? - А вот, смотрите! - выпрямился Арцеулов и озорно, по-мальчишьи, бросил стрелу с обрыва навстречу ветру. Бумажная стрела, подхваченная упругим потоком скользящего вверх по склону воздуха, полетела вдоль горы набирая высоту. Волошин удивленно следил за ее полетом, пока она не исчезла вдали. - Теперь я начинаю догадываться, зачем вам нужен был ветер, - протянул поэт, - собираетесь летать? - Да! - сказал сияющий Арцеулов. - Лучшего места для планеристов не сыскать во всем мире! И мы непременно приедем сюда испытывать свои планеры!.. Я с детства запомнил эту гору и специально заехал проверить ее. И не ошибся. Как видите, это не простая гора, а крылатая! - Арцеулов подошел к краю обрыва и объяснил поэту, - Ветер, набегая на склон, создает вдоль него невидимую стену восходящих потоков воздуха, в которых планеры смогут летать не снижаясь столько, сколько дует ветер... - А ветер здесь осенью дует непрерывно целыми неделями, - подсказал пораженный таким открытием Волошин. Вот мы осенью и приедем! - сказал Арцеулов, - А теперь пошли обратно, я хочу сегодня уехать. В Москве у меня еще уйма дел. - Так быстро - домой? - с сожалением произнес Волошин. Он вовсе не хотел расставаться с таким неожиданным и интересным гостем. - Мы скоро увидимся снова, - сказал Арцеулов, - Здесь же, на горе! - Ну что ж, раз надо, так надо... - загрустил Волошин и вдруг вспомнил что-то: - Одну минуточку... Он остановился, раскрыл альбом, достал свежий рисунок протянувшегося Узун-Сырта и размашисто написал внизу: "Константину Константиновичу Арцеулову - первооткрывателю Узун-Сырта для планеристов" и подписался. - Это вам, на память... - Большое спасибо, Максимилиан Александрович! Я никогда не забуду это путешествие. Над гребнем горы невесть откуда появились орлы и полетели вдоль склона, не махая крыльями и набирая высоту. - Вот так и мы будем! - сказал Арцеулов и помахал птицам рукой.!
|