Виктор Владимирович Гончаренко

Все права на цикл рассказов "Были крылатой горы" принадлежат сыну В.В. Гончаренко Юрию Викторовичу Гончаренко.
Копирование, перепечатка и другое использование материалов возможно только при наличии разрешения владельца - Ю.В. Гончаренко

Они вышли из дому, пока еще не было жарко, и направились к Узун-Сырту. В свежем и прозрачном утреннем воздухе его длинный  склон казался совсем недалеко. Но близость эта была обманчивой.

- Через сорок минут дойдем, - сказал Волошин и ступил на пыльную, разъезженную колесами арб дорогу, что вела на Феодосию.

Солнце висело над мысом Хамелеон еще невысоко, подкрашивая в розовый цвет паруса рыбацких шаланд, застывших на глади залива.

- Максимилиан Александрович, - полюбопытствовал Арцеулов, пристраиваясь в ногу, и поправляя поудобнее на плече ремень этюдника, - Как старожил, Вы, конечно, знаете местную погоду? Как по-вашему: ветер сегодня будет? И откуда?

- Что это вас ветер с утра интересует? - оглянулся Волошин.

- Да так... - уклончиво ответил Арцеулов.

- Ах. да... Я все забываю, что для летчика - ветер - главное в погоде. Надеюсь, вы не собираетесь сегодня летать?

- Да нет, - улыбнулся Арцеулов, - но ветром интересуюсь.

- Ну что ж, - остановился Волошин и показал рукой на гору с круглой вершиной между зубчатым Кара-Дагом и острым пиком Сюрю-Кая, - Это гора Святая. Она у нас вместо барометра. Если ее вершина с утра затянута тучами, значит, погода будет неустойчива, с дождем, а  ветер - с севера.

Над круглым куполом поросшей лесом горы небо было чистое.

- Как видите, дождь нам не грозит, - сказал Волошин, - А что касается ветра, то при такой погоде непременно будет морской бриз - освежающий ветер с моря. Но он начнется позже, когда повыше подымется  солнышко.

- Очень хорошо! - удовлетворенно сказал Арцеулов и бодро зашагал по дороге.

По мере того, как поднималось солнце, мыс Хамелеон справа на глазах менял окраску - из темно-синего становился фиолетовым.

- Не удивляйтесь, - перехватил Волошин взгляд Арцеулова, - он у нас целый день меняет свою окраску, в зависимости от освещенности. Поэтому его и назвали Хамелеоном. Вот увидите, скоро розовым станет. А облака появятся, закроют солнце - серо-зеленым станет...

За разговорами и разными местными "открытиями", которые так хорошо знал Волошин, и не заметили, как дошли до пологого перевала, где от самой дороги начинается подъем на "спину" Узун-Сырта.

- Вы не устали? - побеспокоился Арцеулов, поглядывая то на крутой склон горы, то на седого поэта.

Вместо ответа Волошин первый свернул с дороги и в своих сандалиях легко и ловко пошел наверх по едва уловимой тропинке.

Без привычки Арцеулову подъем показался утомительным.

- Что? - обернулся Волошин, - На аэроплане, небось, подниматься легче?

- Легче! - согласился Арцеулов.

- Ничего, сейчас будете вознаграждены за труды!

"Чем это я буду вознагражден?" - подумал Арцеулов, глядя под ноги, и вдруг услышал восторженный голос:

- Только посмотрите!

Волошин уже стоял на вершине, широко раскинув руки, словно желая обнять всю коктебельскую долину. Арцеулов ускорил последние шаги подъема и, переведя дыхание, остановился рядом, совершенно пораженный открывшимся с высоты простором и переливами красок. Море было  бирюзовым,  Хамелеон - розовым, Кара-Даг - черным, гора святая - ярко-зеленой, Сюрю-Кая - голубой, а долина внизу переливалась всеми оттенками бурого цвета - цвета выгоревшей на солнце травы. И над всем этим - небо. Сине-голубое, бездонное, высокое небо...

- Да, я вознагражден, - прошептал Арцеулов.

- Я это знал! - тоном кудесника заметил Волошин, - А теперь дышите глубже,... вот так, - посоветовал он и затянулся воздухом, словно пил его.

Арцеулов глубоко вдохнул, да так и застыл, словно захлебнулся. Это был не воздух, а какой-то целебный настой из степных цветов и трав, к которым примешивался запах моря и терпкой полыни.

Волошин - вот уж действительно кудесник! - довольный произведенным впечатлением воздуха Узун-Сырта, на минуту задумался, глядя на коктебельскую долину, и тихо, про себя, но торжественно начал читать стихи. Не звонкие, а какие-то сдержанно-величественные, строгие:

Опять бреду я босоногий,
По ветру лоснится ковыль,
Что может быть нежней, чем пыль
Степной разъезженной дороги?
На бурый стелется ковер,
Полдневный пламень сух и ясен,
Хрусталь предгорий так прекрасен,
Так бледны дали серых гор...

Все так и было: "хрусталь предгорий" и "бледны дали серых гор" под первыми тенями белых облачков.

Арцеулов снял с плеча этюдник и, приостановившись на косогоре, быстро начал набрасывать акварелью пейзаж коктебельской долины. Волошин со своим альбомом пристроился поодаль. Они работали молча и вдохновенно, не мешая друг другу.

Когда Арцеулов закончил свой набросок, солнце уже поднялось, становилось жарко.

- Максимилиан Александрович! - окликнул он поэта, - Где же ваш ветер?

- Ветер?

И словно вспомнив обещанное, Волошин спохватился:

- Ах, да... Идемте, покажу!

Они направились вдоль крутого склона по наторенной тропе. За тысячу лет кто только не ходил здесь! И древние киммерийцы, и воинственные скифы, и кони татаро-монголов, и греческие колонисты, и турки... Тысячи ног во все века топтали на плоскогорье эти тропы. Приходили и бесследно исчезали целые народы, гонимые жаждой наживы и завоевания новых земель...

И вот идут еще двое. Летчик и старый поэт. Им ничего не надо. Ничего, кроме ветра, который зачем-то понадобился летчику. Но где же он, ветер?

И вдруг по склону горы снизу вверх зашелестел ковыль и порыв свежего ветра с моря сорвал с Волошина соломенную шляпу. Но - странное дело! - она не упала в обрыв, а подхваченная ветром, понеслась вдоль склона, набирая высоту.

- А вот вам и ветер! - тоном факира воскликнул Волошин, и побежал догонять свою шляпу, которую ветер бросил вдали на ковыль плоскогорья.

Арцеулов торопливо присел, вынул из альбома лист рисовальной бумаги и быстро начал складывать из нее стрелу, какие мастерили и мастерят поныне все школьники мира.

- Константин Константинович! - удивленно остановился подошедший Волошин, стряхивая пыль со шляпы, - что это вы в детство ударились?

- А вот, смотрите! - выпрямился Арцеулов и озорно, по-мальчишьи,  бросил стрелу с обрыва навстречу ветру.

Бумажная стрела, подхваченная упругим потоком скользящего вверх по склону воздуха, полетела вдоль горы набирая высоту. Волошин удивленно следил за ее полетом, пока она не исчезла вдали.

- Теперь я начинаю догадываться, зачем вам нужен был ветер, - протянул поэт, - собираетесь летать?

- Да! - сказал сияющий Арцеулов. - Лучшего места для планеристов не сыскать во всем мире! И мы непременно приедем сюда испытывать свои планеры!.. Я с детства запомнил эту гору и специально заехал проверить ее. И не ошибся. Как видите, это не простая гора, а крылатая! - Арцеулов подошел к краю обрыва и объяснил поэту, - Ветер, набегая на склон, создает вдоль него невидимую стену восходящих потоков воздуха, в которых планеры смогут летать не снижаясь столько, сколько дует ветер...

- А ветер здесь осенью дует непрерывно целыми неделями, - подсказал пораженный таким открытием Волошин.

Вот мы осенью и приедем! - сказал Арцеулов, - А теперь пошли обратно, я хочу сегодня уехать. В Москве у меня еще уйма дел.

- Так быстро - домой? - с сожалением произнес Волошин. Он вовсе не хотел расставаться с таким неожиданным и интересным гостем.

- Мы скоро увидимся снова, - сказал Арцеулов, - Здесь же, на горе!

- Ну что ж, раз надо, так надо... - загрустил Волошин и вдруг вспомнил что-то:

- Одну минуточку...

Он остановился, раскрыл альбом, достал свежий рисунок протянувшегося Узун-Сырта и размашисто написал внизу:

"Константину Константиновичу Арцеулову - первооткрывателю Узун-Сырта для планеристов" и подписался.

- Это вам, на память...

- Большое спасибо, Максимилиан Александрович! Я никогда не забуду это путешествие.

Над гребнем горы невесть откуда появились орлы и полетели вдоль  склона, не махая крыльями и набирая высоту.

- Вот так и мы будем! - сказал Арцеулов и помахал птицам рукой.!